Монах с поросёнком

Мы по-прежнему гуляем по утрам. Дело это очень хорошее и полезное. Для нас – чуточку получше, чем прогулки по вечерам. Дело в дождях и в соответствующей погоде. Раньше с прогулок мы возвращались домой, как выжатые лимоны. Мокрые и несчастные. Сейчас приходим примерно такими же – тоже мокрыми. Но – счастливыми.

Вы не подумайте, что мои стенания о каких-то несчастьях – правда. Ничего подобного. Несчастье у нас тут одно – жара. А кроме жары всё остальное – счастье.

Впрочем, заявлять о жаре, как о каком-то несчастье, тоже неверно. Всё зависит от подхода. Если мы, к примеру, собрались в Бангкок и идём на автобусную станцию (которая называется по-тайски не иначе как «бац стейшан»), то любая жара нам ни по чём. И на температуру окружающего воздуха мы обращаем внимания позже – когда немного устанем и нам потребуется передохнуть.

Или мы гуляем по берегу моря – в Чонбури. Идём по широкой дороге мимо памятника акулам, мимо стилизованного парусного корабля. Сворачиваем на аллею, высаженную прямо на берегу моря. Тут дышится чуточку хуже. Здесь нет ветра.

Вот это состояние я и считаю жарким. Только это. Мы немного отдыхаем. Пьём воду и потеем. И домой возвращаемся в ужасном состоянии – мокрые, словно мы разгружали вагоны, а не гуляли.

А что происходит дома? Мы просто отдыхаем. Потом Юля немного стирает – чтобы освежить одежду, в которой мы гуляли. Потом мы вывешиваем её сушиться. И занимаемся своими делами.

Где здесь место какому-то несчастью? Нет его – этого несчастья. Нет и никогда не было.

По этой причине я и призываю вас не очень верить нашим словам.

Да, кстати, мы внезапно узнали – почему тайцы так хорошо к нам относятся. И почему привечают.

Они считают, что зависшие здесь фаранги отчасти принадлежат к их культуре. В том смысле, что когда-то, в прошлой жизни, мы были тайцами. Потом родились на свет фарангами. И инстинктивно тянемся к родным берегам.

Всё правильно. Так оно и есть (кроме того, что существует какая-то другая жизнь – вместо нынешней). Мы, действительно, очень ценим и тайцев, и их образ жизни. Мы считаем его нашим. Мы хотим жить в их культуре – хотя ничегошеньки об этом не знаем.

Всё абсолютно правильно – потому что другого объяснения не существует.

Думать об этом можно бесконечно. Но я не думаю. Я гуляю по Чонбури, захожу на роскошный рынок (мы стали заходить сюда почти каждое утро). Смотрю, чем здесь торгуют. Покупаю себе еду. Потом потихоньку иду домой. У меня в запасе два часа на прогулку. С шести до восьми часов – плюс-минус полчаса. В это время мы и укладываемся.

Правда, после прогулки мы долго собираемся с силами для работы. Но это уже другое дело – наша работа. Она всегда даётся нам легко и без особых проблем. Короче, хорошо, что мы поменяли график своих прогулок.

Мы видим и много нового. Видим кучу монахов, бредущих от одних торговцев к другим. Все им чего-нибудь вручают. И у всех они что-то берут.

Берут они, в основном, еду. Но иногда им дают и что-то для носки – какие-то тряпицы или даже обувь. Вручают бритвы, помазки, мыло. Всё подаётся в особых ведрах, где у каждой вещи есть своё место.

Монах не говорит «спасибо», это ему не положено. Он почти не улыбается, не начинает первым разговор. Ни с кем не здоровается. И вообще – он находится между богом (то есть Буддой) и самим собой.

Если кому-то чего-нибудь нужно – он просит монаха. Например, совета или мнения. Или более того – благословения. И тогда монах отвечает. А люди слушают, сложив руки и склонив головы.

Это происходит каждое утро. Каждый день монахи выходят за едой. И каждый день идут по одним и тем же маршрутам.

Потом они приходят в монастырь. И складывают всё вместе – всю еду. И начинается пир, который проходит у них только раз в день. Это случается до обеда. Монахи едят. И размышляют о людях, поделившихся с ними этой едой. И благодарят их – за эти подарки.

Так происходит здесь постоянно – вот уже не одну сотню и даже тысячу лет. Так будет происходит и дальше.

Но мы заметили одну особенность. С нами никто из монахов не здоровался – кроме одного монаха, который решил с нами пообщаться. Мы помним о том пожилом монахе, который останавливал нас в Бангламунге, чтобы с нами поговорить. Он считал нас англичанами. Напрасно – я понимаю по-английски примерно так же мало, что и по-тайски. Но мы с ним общались. Мы говорили о возрасте его храма. Об обычаях. Даже о его зонте – от солнца, которым он закрывал бритую голову.

Да, кстати, она была бритой, потому что он – монах. Здесь все монахи лишены волос. В том числе и женщины. Но женщин-монашек намного меньше, чем монахов. У них несколько размытый статус. В том смысле, что они не могут так же свободно становиться монашками, как мужчины. Да, они и не рвутся. Кто будет следит за детьми, кто поведёт их в школу? Разве что позже – когда придёт время? Но позже уже не хочется. Возраст, в котором хочется быть монахом, проходит довольно быстро. В шестьдесят лет ты либо устоявшийся монах, либо не монах вовсе. Вот так.

Однако, не всему мы становимся свидетелями сами, лично. Есть и такие события, которые мы бы хотели увидеть. Но не видим.

Например, вот этот монах, идущий за подаянием. Это обычный среднестатистический монах – пожилой, солидный. И монах постоянный – бывший монахом всю жизнь.

Он служит в монастыре настоятелем. Это мы знаем. Но ходит наравне с другими монахами точно так же, как и они. То есть босиком, с торбой впереди и без какого бы то ни было сопровождения.

Это самый обычный монах. Разве что грамотный (даже очень грамотный – говорю это без тени иронии). Он свободно читает проповеди, написанные на пали. И может часами говорить о своей вере.

А ещё у этого монаха есть друг. Я бы назвал его приятелем, который ходит за ним по пятам. Это обычный поросёнок – тот, который потом превратится в обычную свинью. Правда, монах очень добрый человек. Он есть этого поросёнка не станет. И поросёнок это понимает. Он чтит человека, как своего отца. Или даже как мать.

Интересно, что этот поросёнок ничем не привязан к монаху. В том смысле, что он может свободно убежать. И – не убегает. Даже напротив, во время их переходов он следит, чтобы монах никуда не делся и никуда не ушёл.

Любит ли он своего монаха? Да, наверное. Свиньи - редкостные существа. Уинстон Черчилль говорил, что свинья единственное существо, которое смотрит человеку прямо в глаза. Собака, к примеру, смотрит снизу. Кошка – сверху. И только свинья – на равных.

Так вот, этот монах ходит к торговцам на том рынке, что находится недалеко от нас. Здесь он начинает свой путь – собирая пожертвования. И мы его ни разу не видели (фотографии монаха с поросёнком мы взяли с «Фейсбука»). Но надеемся когда-нибудь увидеть.

Особенно поражает его взаимоотношения с этой свинкой. Хотя, ничего особо поразительного нет. Свинья перестаёт быть грязной и вонючей свиньёй. И автоматически становится вот таким аккуратным и очень жизнерадостным созданием. Как пигги – миниатюрные свинки, которых держат рядом с собой люди. Как собак и кошек.

Я поначалу думал, что это именно пигги. Но потом пригляделся. Нет, вроде не пигги. Это обычный поросёнок. Хотя тут могут быть и варианты. От тайцев можно ожидать и такого… Впрочем, это в Бангкоке. А тут, в Чонбури, это, скорей всего, обычная свинка.

Эта пара проходит с Сукхумвита по переходу на боковую улицу. Здесь немного ждёт – когда остановится транспорт и пропустит монаха и его свинку. Свинка в это время смотрит на монаха. Пора идти, нет? Она очень терпелива. Она знает, что этот монах – самое близкое для неё существо. Что он никогда и ничем её не обидит. Хотя – и не погладит лишний раз. Просто он разговаривает с этой свиньёй. И просто поглядывает на неё – как на лучшего друга.

Потом зажигается красный свет. И монах переходит дорогу.

Он переходит её между стоящих автомобилей. И рядом с ним идёт эта свинка. Два сапога – пара. В том смысле, что один человек и одна свинья…  Ладно, не свинья – всего лишь свинка. Но и это поражает в их взаимоотношениях.

Я сразу решил – мне нужно увидеть этого монаха. Увидеть и понаблюдать за его взаимоотношениями со свинкой.

Здесь кроется главная тайна, которую я никак не могу разгадать – взаимосвязи человека и животных. Что чувствует человек, объединённый с этой свинкой неведомыми узами? Как происходят их взаимоотношения? Как свинья понимает – что ей нужно делать в тот или иной момент времени? И почему она не убегает – не будучи привязанной к человеку?

Или она понимает, что её никто не будет убивать и есть – пока она с монахом? И что монах её ни в коем случае не предаст? И что к ней будут относиться точно так же – как к монаху?

Загадки, которые требуют ответов. Но ответов пока нет…

О других событиях.

Мы съездили в Срирачу – продлили свои визы. И заодно посмотрели, что случилось с Ко Лоем.

Я рассказывал об этом вчера. Сегодня продолжаю. Остров Лой остался точно таким же, каким был и три года назад. Он ничуть не испортился от временной заброшенности. Разве что чуточку зарос травой.

Но монастырь пока пустует. Вроде бы пустует – мы, во всяком случае, не видели здесь ни одного монаха. А они, возможно, тут есть. Просто их и раньше нужно было рассмотреть, поднявшись в сам монастырь. А мы этого не сделали.

Не сделали мы этого по простой причине. Мы вдруг поняли, что монахов этих никто и никогда не кормил. И никто не привечал. Их попросту вывезли в другие монастыри. А этот монастырь остался заброшенным.

Теперь должно произойти обратное – монахи должны вернуться в монастырь. И тогда всё наладится. И пойдёт своим путём.

Появятся и черепахи. Их пляж – большой бассейн – по-прежнему полон воды. Но грязной и неживой. В этой воде нет ничего такого, что можно было покормить и на что можно было бы посмотреть.

С этими черепахами три года назад произошло ужасное событие. Их куда-то вывезли. Но куда - никто не знает. Возможно, из них сделали суп. Возможно, кто-то позарился на их панцири. Короче, что-то произошло, чему тайцы не смогли дать вразумительного ответа.

А потом от этого дела отстали и мы – те, кому черепахи только нравились. И кто изредка кормил их…

Бог его знает, возможно, что всё обошлось. А черепахи живы и здоровы. И ждут своего возвращения домой – в этот бассейн.

Мы не знаем языка. И зачастую не можем понять – что происходит. Но так хочется думать, что всё обойдётся. Как с этой свинкой и с этим монахом.

            На снимках – наш Чонбури. И фотография монаха со своей свинкой. Увы, не наша.