Пепел Клааса…

Недавно я задумался – в аккурат 25 декабря, в католическое Рождество Христово. И вдруг понял, что мамы нет вот уже… 21 год. Обалдеть! Её нет со мной вот уже два десятилетия! И этому грустному отсчёту пошёл уже третий десяток лет… Сколько проживу я? Как долго продлится моя история? И что осталось от моей мамы, а также от моего отца? Только пепел, который по-прежнему стучит в моё сердце.

Извините, но я никогда не смогу забыть того, что эта долбанная «родина» натворила с моими родителями. Отец, 1919 года рождения в 1940 году, в 21 год, вернулся из Европы домой – поскольку его настоящая родина была оккупирована русскими. Вернулся и пережил войну. А после неё женился, обзавёлся дочерью. И в 1946 году был посажен русскими «за организацию голода в Молдавии».

Если разбираться – кто его организовал - то только не молдаване. Это – русские «соколы», отнявшие у молдаван всё, что они вырастили после войны. Отец рассказывал, что в Молдавии было много вина. А хлеба и мяса – не было. И детям давали вино – чтобы они не умерли с голоду.

Потом, в лагере, ему изменили статью – на связь с Троцким. Кто такой Троцкий отец узнал только в лагере.

А после того, как в 1956 году всех освободили, отец стал писать ходатайства о реабилитации. Он написал очень на многих. По его письмам были пересмотрены дела деда, многих вынужденных интинцев (поскольку в Инту никто добровольно не приезжал). Была реабилитирована Русланова – певица, сидевшая не в Инте, а в Воркуте.

За Русланову (насколько я в курсе) он и поплатился. Когда пришла пора реабилитировать его – ему отказали. «Почему?» – спросил он. «А потому», - ответили в органах. И отец не стал активничать. Плюнул на это дело…

Его реабилитировали в 1991 году – последним указом Горбачёва, который вышел уже в декабре того года. Отец позвонил мне. И сказал, что мы, наконец, свободны. И я… заплакал. Потом купил бутылку водки, выпил её. И в совершенно бессознательном состоянии был доставлен домой нарядом милиции.

Когда главе интинской милиции доложили о моём состоянии, Борислав Яношевич Банник (венгр по национальности) сказал: «Пусть, оставьте его. Ему досталось». И я был осторожно доставлен домой – на руках милиционеров.

Но преступления против моего отца и моего деда можно хоть понять. Отец сидел срок за связь с Троцким (которого совершенно не знал). Дед – как представитель капитализма. Он был единственным портным на всю деревню. Обшивал жителей деревни за продукты. В том смысле, что денег ему за это не платили – не было денег.

Когда в деревню пришли Советы, в 1940 году, взяли одного деда. Это сделали по совету его брата, который тоже жил в деревне. Правда это или нет, я не знаю. Не знаю, кто был братом деда, а кто сестрой. Все они оказались погибшими после того, как дедушка вернулся из заключения. Остались только их дети… Но и с ними по совету деда я никогда не здоровался. Боялся протянуть руку тому, кто посадил моего деда.

Так вот, деда посадили на десять лет. Все десять лет он возмущался тем, что сидит ни за что. Написал письмо самому Ворошилову. И в результате получил ещё один срок – двадцать пять лет.

Через семнадцать лет отсидки он дошёл до того, что был освобождён – для того, чтобы умереть свободным человеком. У него была водянка – от недоедания и тюремных мук. Отец случайно обнаружил деда на помойке, когда возвращался домой с работы. Он был расконвоированным. И только каждый вечер отмечался в лагере. Жил отец в небольшом домике, построенном из спичечных ящиков…

Я уже как-то рассказывал эту историю. Не хочу продолжать. Тяжело…

Так вот – отец и дед сидели хоть за что-то. Их вина была не очевидной, но всё-таки была. Отец был грамотным человеком. И мог видеть то, что твориться вокруг – в России. Его надо было посадить за то, что он – молдаванин (хотя бы за это).

Дед был капиталистом… Нет, не капиталистом. Но всё же он жил лучше, чем другие сельчане. И его попросту ограбили – забрав всё, что у него было. А заодно арестовали всю семью - бабушку и троих детей.

Но вот дети… За что посадили их? Маме было ровно 4 года. Представляете – 4 года! И ей дали срок, как «члену семьи изменника Родины».

Я всю жизнь проклинаю эту «родину». Ту, сталинскую Россию, прошедшуюся по моим родителям. И, в результате, по мне самому… Но что же случилось с мамой?

Она пережила свою старшую сестру и младшего брата. Они умерли маленькими – от голода. Мама выжила. Но была брошена своей мамой, которая разошлась с отцом (с моим дедом) в попытке построить другую семью.

Мама оказалась на улице в 12 лет. Её воспитали совершенно чужие люди – Серёгины. Сами нищие и многодетные. Но оставить на помойке ребёнка, пусть и чужого, они не могли…

Прошло очень много времени. Умер мой отец. И мама осталась одна – в огромном доме, построенном отцом в городе Оргеев, в Молдавии. При этом она прожила всю жизнь в Инте, на севере.

И вот в 1994 году в доме у мамы поселилась голландка. Работница службы, которая оказывала помощь Молдавии по линии ЕС. Она прожила у мамы всего три месяца. Потом она переселилась в город – в свободную трёхкомнатную квартиру.

Я дружил с Петрой (так звали голландку). А она дружила с мамой. И сама рассказала, как услышала в первый раз её историю.

Когда мама рассказала ей о своём житье, Петра не поверила. «Разве такое бывает», - говорила она, - «что человека сажают в тюрьму в четыре года за политику? Нет, нет, такого не может быть!»

Потом мама показала документы. И Петра… заплакала… Она была очень стойким человеком. С двумя высшими образованиями, одно из которых было экономическим. И она была взрослым человеком – лет сорока пяти. То есть она родилась примерно между 1945-48 годами, сразу после войны. Но она никогда и представить себе не могла, что есть на свете женщины с настолько изломанной судьбой. И кем изломанной? Новой «родиной»…

После этого Петра добилась того, что мама отправила свои документы (копии, конечно) в Америку. И ей моментально ответили – приезжайте и начинайте новую жизнь. «Велкам».

Но мама подумала и… отказалась. Ей было уже под шестьдесят лет. Какая к черту Америка?

А потом она заболела. И в 1998 году умерла.

Это был очень плохой год. И для меня тоже. Но я был ещё жив и отчасти здоров.

Кстати, мне исполнилось в тот год… 38 лет. Всего 38. А я потерял в жизни ориентир. У меня не стало старшей семьи. Только я и моя жена с детьми. И этого мне было очень и очень мало.

С отцом я общаюсь постоянно. Я разговариваю с ним, выслушиваю его советы… Ночами, конечно. Днём у меня всё нормально.

С мамой я не общаюсь. Не знаю, возможно потому, что в жизни всё было очень и очень страшно. То, как она уходила от меня. Я видел всё – до последнего её мучения. И ничего не смог сделать, чтобы облегчить её страдания. Совсем ничего.

Мы – необыкновенная семья. Прожившая всю жизнь на чужой территории и в результате оказавшаяся черт знает где.

Я не сохранил дом. Мне он оказался не нужным. Совсем. Я отдал деньги за дом своим детям (которым он тем более не нужен). Но это уже другая история.

Потом я стал искать новую жизнь – для себя, презрев желания детей. И в результате множества экспериментов нашёл свою половинку – Юлю.

Мы живём счастливо. Работаем, наслаждаемся происходящим… Только пепел Клааса стучит в моё сердце. Пепел моих родителей.

Кто в этом во всём виноват? Кто должен ответить за все преступления? Американцы? А они-то здесь при чём? Какие-то иностранцы? Или европейцы, которым нет дела до советских граждан?

Нет, я знаю, кто виноват. И то, что я не говорю – кто именно - самое страшное… Я не хочу прерывать связь между нами. Не хочу, чтобы ушли в прошлое Серёгины (мои настоящие дедушка с бабушкой, которых я совершенно не знаю). Не хочу, чтобы за преступления старшего поколения отвечали посторонние люди. Но… что-то изменить в этой ситуации я не могу. И это очень тяжело – знать, что живущие рядом с тобой люди, которые совсем не знали отца и мать, всё же повинны в их судьбе, поскольку они ещё живут, а мои родители - уже нет.

Это тяжёлое положение – судить живых людей. И я к нему не готов. По этой причине я ухожу в сторону, изменив свою профессию и перестав быть писателем. Какой писатель – если всё летит к чертям собачьим? Какие могут быть книги и зачем они нужны?

Нет, по большому счёту я должен уехать из страны, уехать навсегда – так, чтобы мне и в голову не приходило знать этих людей, общаться с ними, тосковать о них. Я и не тоскую. Всё давно в прошлом…

Мама умирала 25 декабря 1998 года. В день католического Рождества. Её не стало в 15 часов дня.

Помню, я торопился, чтобы успеть увидеть её живой. И… не успел.

Я упал, поскользнувшись на льду. Упал по дороге на автобусную остановку. Дело было в Вологде – куда я отвёз маму после Молдавии. Я надеялся, что она так или иначе выздоровеет. А она… умерла…

Я лежал на присыпанной снегом дорожке. И у меня дико разболелась грудь – то место, которым я хряпнулся о землю. Позже выяснилось, что я впервые в жизни сломал ребро. Но я тогда этого не знал.

Минут пять я лежал на земле и матерился. Не мог пошевелиться. Не мог подняться.

Через меня перешагнула женщина, презрительно прошипевшая – «У, скотина, напился»… А я не напился! Мне было очень больно.

Когда я всё-таки притащился в больницу, комната, где лежала мать, уже опустела. И мне сообщили, что она «умерла сорок пять минут назад». Для меня это было всё равно, что вечность назад. И я… заплакал.

Слишком много всего тяжёлого вспоминается сейчас. Отсюда и слёзы. А так, на самом деле, я очень стойкий человек. Живу же до сих пор? И ещё какое-то время проживу.

Но – только не в России. Я так решил. Это – расплата за все преступления против нашей семьи, совершённой этой страной. Страной, где молятся самому главному палачу – Сталину.

Ну их…

Мы живём в капиталистическом мире. И этот мир кажется мне вполне гуманным. Да, я не заработал больших денег. Но и отец мой их не заработал. Мы жили так, как понимали. Старались сделать так, чтобы не возлагать на себя вину за какие-то прегрешения. Никого не обижали. Ни с кем не ссорились.

Нет, конечно, бывало. Что там говорить. Но – мы старались.

Отец меня уже отпустил. С его рождения прошло ровно сто лет. Теперь надо, чтобы отпустила мама. В этом году ей исполнилось бы 83 года. Хватит этого или нет? Наверное – хватит.

Во всяком случае – мне 60 лет. И я говорю, что с 60 лет жизнь только начинается… И осторожно добавляю – наверное.

На снимках – фотографии моих родных. То есть - отца, мамы и дедушки. Их никого уже нет в живых. Давно…